Мы детей не слышим…
И даже, иногда кажется, детей мы не хотим слышать, не стараемся понять, о чем они нам говорят доступными им средствами – вербальными и невербальными… Всем известно, что язык - самый точный индикатор взаимоотношений, существующих внутри общества. По-видимому, слово всегда следует за чьим-то замыслом, а его частое употребление приводит к вполне определенным результатам. Меня, например, не удивляет, что за громкими формулировками, за принятой в сегодняшнем образовании «металлической» лексикой (модернизация, ИКТ, ФГОС), отличающейся призрачной значимостью, псевдонаучностью и пугающим бездушием, не видно самого «объекта» или «субъекта» (называйте как хотите, большой разницы на практике нет) педагогической деятельности.
Живому (а не стандартному, существующему лишь в воображении чиновника) ребенку, со своими ежедневными тревогами и настоящими проблемами, неуютно в убогом и унылом речевом пространстве. Попробуй, найди отклик в холодной зияющей пустоте «аций» и «измов». Люди, занимающиеся пресловутым методическим обеспечением, вводят в повседневный учительский обиход готовые клише, созданные словно для того только, чтобы прикрывать отсутствие реального смыслового наполнения. Невольно пугаюсь всякий раз, когда слышу гладкую, четко грамматически выстроенную речь теоретиков «педагогического процесса», в которой не найти ни одного живого человеческого слова, сплошь одни термины, сигналы и пароли (для своих, только для своих). Похожее чувство испытывали жители известного многим города, описанного русским классиком, когда им выпадала честь разговаривать с градоначальником-органчиком. Таких органчиков теперь и у нас немало. Им (поделюсь своими журналистскими наблюдениями) можно не задавать вопросов – это бесполезно, они не сойдут с накатанных словесных рельсов. Но ладно, методисты и теоретики, они всегда были и остаются далекими от детей… Плохо, что вместе с их выморочной фразеологией бездушие быстро проникло в среду практиков. И не только проникло, но уже воцарилось и властвует.
Учителям не до детских проблем, у них полно своих, как личных, так и профессиональных. У каждого предметника теперь не один, а пять начальников (помимо директора школы и его заместителей по учебной, воспитательной и внеклассной работе, председатель методобъединения), и каждый давит, требует, ставит на вид. Ну когда тут вникнуть в проблемы ребенка, если нет времени не только на то, чтобы поговорить с ним, но даже обратить на него внимание. Сами учителя не раз признавались, что, постоянно думая о заполнении многочисленных отчетов и написании программ и планов, они перестали видеть детские глаза.
А ведь, помимо овладения навыками или, как сейчас модно говорить, компетенциями в различных видах познавательной деятельности, перед подростком стоит множество важных и неотложных задач. Именно в этот период он приобретает первый жизненный опыт, соотносит себя с окружающим миром, нащупывает свою стезю. Именно в детстве и отрочестве формируется характер, растет душа, намечается пунктир будущей судьбы. И подростка гораздо больше, чем оценки и соответствие стандартам, волнует, интересен он сверстниками или безразличен, сможет он преодолеть свой страх, неумение, неловкость и завязать отношения с человеком, к которому испытывает симпатию, наконец, примут ли его как своего в той или иной группе. Согласитесь, что для любого подростка это гораздо важнее, чем все школьные предметы, вместе взятые. А для педагога? Для большинства учителей, к сожалению, все вышеперечисленное не входит в круг проблем, о которых стоит серьезно волноваться. В то, что ребенка по-настоящему волнует и тревожит, учителя предпочитают не вникать. Даже если видят некое неблагополучие, то не предпримут действий (в этом и боязнь ответственности, и нежелание тратить время и душевную энергию – все равно не оплатят, в портфолио в качестве личной заслуги не впишешь), в лучшем случае обратят внимание родителей или скажут школьному психологу, если таковой есть в наличии. Но пусть хотя бы так – все равно это лучше, чем полное равнодушие. А нередко случается так, что ребенок страдает в одиночку, не имея ни от педагогов, ни от родителей помощи и поддержки.
О чем это я? Об эмоциональном насилии, процветающем в сегодняшних школах. Травля слабых и виктимных детей была всегда, с этим приходилось сталкиваться каждому поколению школьников. Про детскую жестокость писал еще Достоевский. Будучи школьницей, и я сама не раз была свидетелем сцен унижения. На моих глазах одноклассники чуть не ежедневно доводили одного мальчика, издеваясь над ним изощренно и методично, по-взрослому - и это самые неприятные воспоминания, связанные со школой. Теперь я могу с уверенностью сказать, что они отравили мне светлую пору отрочества и юности. Но в мое время, как я понимаю, были еще цветочки…
Сегодня благодаря развитию пресловутых коммуникативных технологий психологическое и эмоциональное насилие приобрело угрожающие масштабы. Нравственные барьеры сняты уже давно (годы сталинизма не прошли для страны даром, сегодня мы имеем дело с плодами отрицательной селекции, особенно в провинции). Но теперь не существует и материальных, физических барьеров – «достать» при желании можно любого, это легко и просто. Жертвы есть в каждом классе, но спросите учителей, знают ли они о случаях травли? Почти всегда ответ будет отрицательный. Так проще, так удобнее и спокойнее жить, убеждая себя и других, что «наши ребята очень хорошие, они сознательно зла не сделают, я уверен(а)». И уверенность чаще всего, действительно, будет искренней.
Это тенденция самообмана и самоуспокоения идет сверху, от управленцев высшего звена, распространяется к чиновникам помельче, от них - как по электрической цепи распределяется директорам и так далее - вплоть до конечного потребителя, простите, учителя. Я, например, то и дело слышу от директоров про «хороших, добрых, воспитанных «духовно и нравственно» ребят». А когда выхожу из школьных дверей, вижу если не на пороге, то недалеко от школьного двора почти одну и ту же привычную картину: матерящиеся девочки и мальчики, убогий лексикон, похабщина, нередко и импортные сигареты, и банки с пивом. Что я должна думать? Что они, конечно, учатся в какой-то другой школе. На Луне, не иначе. Потому что в НАШИХ школах, по мнению директоров и управленцев, таких нет. В наших школах все прекрасно сдают ГИА и хорошо ЕГЭ, все охвачены воспитательным процессом и на гадости неспособны.
Вот это-то и страшно. Пока мы все себя успокаиваем и занимаемся втиранием очков друг другу и своей стране, экспансия хамства продолжится, а волна детской жестокости захлестнет школу, и тогда мы столкнемся уже не только с эмоциональным, но с физическим насилием, а его утаить, как шило в мешке, не удастся - оно неминуемо отразится на показателях.
Пусть ребенок овладел большинством компетенций, но если он не научился ориентироваться во взаимоотношениях, не чувствует боль ближнего, не умеет сопереживать, не смог найти друга или, еще не познав жизни, разочаровался в ней, грош нам цена. Тех, кого не научили мы, будет учить жизнь, а ее уроки куда тяжелее школьных.
Как же получилось, что педагогам, большинство из которых осознанно выбирали свою профессию, потому что считали ее имеющей отношение к детской душе, кто-то навязывает другие приоритеты и ценности? И кто сказал, что учителя должны их безропотно принимать? У меня, например, нет сомнений в том, что это приведет к тому, что родители, которым дороги дети, перестанут доверять их школе. Потому что школа на глазах превращается в зону риска, а учителя - в Беликовых и Передоновых.
2013-09-26
ВЕРНУТЬСЯ К СПИСКУ